Темная ночь. Безбрежное огромное поле, которо­му нет ни начала, ни края. Ветер слабо шевелит ко­выль, пробегает волнами по зарослям чернобыльника. Холодный отблеск луны совсем не добавляет жизни равнинному пейзажу.

Гляди! Кто это там? На дороге, прямо в одной из глубоких луж, скорчившись наподобие зародыша, ле­жит человек. Грязь покрывает все его тело и лицо, Движения человека слабы и беспомощны. Он чувству­ет холод, безбрежность пустынной степи, безысход­ность своего пути. Он, похоже, уже плюнул на все, от­чаявшись дойти туда, куда шел.

Сейчас он лежит в луже и плачет от жалости к са­мому себе. Слезы оставляют светлые полосы на его грязном лице. Его отчаяние и страх так велики, что отнимают последние силы. Холод сковывает тело, а страх - разум.

Подожди-ка, что это? Вдалеке, где-то там на доро­ге, в темноте, послышался легкий звон уздечки.

Из темноты выплывает силуэт всадника. Конный едет мерным шагом, как видно, никуда не торопясь, несмотря на неподходящее время для прогулок.

Свет луны отражается серебром от металла на­плечников и поручей. Капюшон дорожного плаща за­крывает лицо. Рукоять тяжелого меча, висящего за спиной, торчит из-за левого плеча. Большой круглый щит, окованный железом, приторочен к седлу.

Сомнений нет, это воин. Но кто он, почему один? Что делает в этой глухой темной ночной степи?

Дойдя до несчастного, конь остановился. Всадник молча глядит вниз, перебирая поводья.

Мерно текут минуты. И вот слабый стон, больше по­хожий на шелест травы, доносится снизу. Дрожащая ру­ка протягивается к всаднику. Человек, распростертый ниц, кажется, хочет что-то сказать.

- Я умираю... помоги мне.

- От чего же умираешь ты, несчастный человек? - бесстрастный голос всадника приглушен капюшоном.

- От холода... От темноты ночи, которой нет кон­ца... От злой беды, что настигла меня...

Поднятая из лужи рука бессильно падает обратно, подняв фонтанчик брызг.

- Что за беда постигла тебя, человек?

- Это... все... зверь.

Опять тишина. Лунный свет мерцает на доспехах воина. Волны чернобыльника бегут в неведомую даль.

- Когда я был молод, - с трудом заговорил чело­век, - и только вышел на эту дорогу, я вознамерился пройти ее всю, как бы длинна она ни была.

Я познал радость пути. Когда мои ноги гудели от усталости, я почитал это за высшее удовольствие, ибо знал: это оттого, что я иду.

Три певчие птицы из моей родной стороны кружи­лись над моей головой и пели мне знакомые песни, бу­дя меня по утрам.

Я шел...

Так минул не один год. Картины вокруг примелька­лись. Ноги перестали болеть. А дороге не было видно конца. Песни трех певчих птиц будили в моей душе тоску. Мне стало скучно.

А я все шел и шел. И вот когда мне стало совсем невмоготу, повстречал я на дороге старушку - ма­ленькую такую, сухонькую. Присели мы на придорож­ный камень. Тут я и поведал ей о своей беде.

- Что ж, - говорит старушка, - беде твоей помочь можно. Попутчик тебе нужен веселый.

- Эва хватила! Да где ж его взять. Дорога-то пуста.

- А что тебе дорога? Такой попутчик всегда с то­бой - внутри тебя. Есть у него гусли звонкие и колокольцы золотые, чтобы тебя в скуке твоей потешить.

- Врешь ты все, бабка, - говорю, - ежели он внутри меня сидит, так что ж ни разу знать о себе не дал?

Усмехнулась старуха;

- Оттого, милый, не слыхал ты попутчика своего, что разные вы с ним больно. Вот хотя бы на харчи свои посмотри. Тебе хлебушко да молочко свежее подавай. А он не таков,- и замолчала.

- Ну? - тороплю я.

- Дак ведь он мертвечинку все больше любит, без падали жить не может. Да ты не кривись, милый. Ты сейчас по-своему питаешься, и он внутри тебя ма­ленький и слабый. Колокольцами своими не звенит. Ежели услыхать его захочешь, кусок мясца гнилого проглоти...

Вскочил я, палкой своей на старуху замахнулся. Глядь-поглядь, а она уже в нескольких локтях от меня стоит.

- Да ты палкой-то не маши, глупый. Приспеет время, скука смертная так тебя припрет, всякого хлеб­нешь! Но запомни: дружка своего, попутчика-то, не перекармливай -  станет большим, на волю попросит­ся...

На том и пропала, карга черная. А ведь права ока­залась.

Шел я еще долго, сколько, сейчас уж и не вспомню. Опять скука с ножом к горлу подступила, хоть волком вой. Уж и мысль о тухлятине не такой поганой показа­лась. Да только где ее взять, тухлятину-то?

И не поверишь, убил я одну птичку певчую, что кру­жилась над моей головой. Подождал пару дней да и стал поедать ее по малому куску.

Сначала противно было, потом попривыклось. А внутри колокольцы золотые звонят да гусельки слад­кие поют.

Хорошо играет попутчик, знай себе заливается. Только кормить его не забывай.

И так съел я всех птиц своих звонкоголосых, что кружились над моей головой от самой родной сторо­ны. Никто не пел мне больше песен поутру, но и тоску по отчизне не будил.

Только однажды ночью стало мне худо. Я упал и ка­тался по земле от сильной боли, когда из моей глотки показался зверь. Разрывая мне рот, лез он наружу.

С той поры никогда не вставало солнце.

В одной лапе зверь держал гусли, а в другой - колокольцы золотые. И разломал он гусли о колено, а колокольцы бросил в рот, разжевал огромными зубами и выплюнул наземь.

- Неужели это тот, кто жил у меня внутри? - в от­чаянии вскричал я.- Почему же ты причиняешь мне так много боли?

- Разве ты не видишь? Я стал слишком большим. Теперь мне нужно гораздо больше еды.

- Но у меня больше ничего нет. Я отдал тебе всех своих птиц.

- Хоть ты и не птица, а тоже падалью стать смо­жешь! - набросился на меня зверь. Он царапал меня и грыз, а я отбивался как мог.

Долго длилась та битва. Наконец мы обессилели оба и упали рядом на землю. Вот и сейчас он лежит где-то рядом, в ковыле, и стережет свою добычу.

Человек замолчал. Молчал и всадник.

- Помоги мне, добрый воин, - заплакал несчаст­ный.

- Я помогу тебе, но при одном условии. Ты дол­жен встать сам. А я подставлю тебе свое стремя.

- Посмотри на меня, я слаб и немощен. Раны мои кровоточат. Неужели тебе трудно подать мне руку?

Ничего не сказал воин, только тронул поводья, со­бираясь уезжать.

- Постой!- в отчаянии воскликнул человек. - Я поднимусь...

Хрипя от натуги, он в конце концов встал на дро­жащее колено. Потом, протянув слабую руку, повис на стальном стремени всадника.

И тут же в кустах раздалось приглушенное рыда­ние. В темноте загорелись два яростных глаза. Зверь не собирался отпускать свою добычу.

- Вставай, человек, - торопил всадник. - Вставай скорее, и я одолжу тебе свой меч, чтобы ты смог защи­щаться.

- О Боже! - зарыдал несчастный. - Ты одним уда­ром можешь убить эту тварь, а вместо этого предлага­ешь мне свое тяжелое оружие! Да я не подниму сейчас и тростинки.

- Что ж, если ты так слаб, то я могу посадить тебя сзади себя на лошадь. Тогда тебе придется ехать туда, куда еду я. Вряд ли это тебе понравится. Сколько мож­но пускать слюни и лить слезы? Что осталось от твоей гордости? Неужели ты не хочешь еще хотя бы раз увидеть, как встает солнце?!

Слова всадника как плеть хлестали изуродованную страданиями душу поверженного.

Человек, тяжело опираясь на стремя, до крови за­кусив губу, наконец встал на трясущихся ногах. Красные разводы поплыли у него перед глазами. Из све­денного судорогой горла вырвался отчаянный всхлип.

Всадник выдернул из заплечных ножен свой меч и вложил рукоять в протянутую грязную руку. Он легко тронул поводья, и конь пошел неторопливым шагом, увлекая следом почти висящего на стремени голого грязного человека с обнаженным мечом.

Бешеный рев донесся из кустов, и зверь вышел из своего укрытия. Добыча ускользала!

Он вцепился в ногу человека. Брызнула кровь. В тот же миг острое лезвие меча полоснуло по грубой шкуре зверя, оставив глубокий след.

Раненый зверь отчаянно взревел. Опять прыжок. Боль. Взмах меча...

Странная процессия движется по лунной дороге. Угрюмый всадник невозмутимо правит лошадью, как будто не замечая происходящего. У правого бока ко­ня хрипит и повизгивает окровавленный клубок из сце­пившихся противников — зверя и человека.

Рычанье, стон, клацанье клыков, звон меча.

Слабеет человек и все больше виснет на стреме­ни. Меч поднимается в воздух все реже. Слабеет и зверь. Глаза его стекленеют, но он мертвой хваткой держит свою добычу.

А всадник все едет и едет, волоча за собой обес­силевших бойцов.

Так проходит час... Или, может, год? Время давно остановило свой ход.

Только когда далеко впереди, на востоке, заалело солнце, всадник остановил лошадь. Человек и зверь в изнеможении свалились в дорожную пыль, готовясь оба испустить свой последний вздох.

- Ну вот, человек, - сказал всадник, - настал главный момент всей твоей жизни. Видишь эту зыб­кую полоску, границу, что разделяет солнечный свет и ночную тень? Знай: на той стороне ты спасен. Но пересечь эту границу сможешь только ты сам. Я же больше ничем не могу тебе помочь.

А солнце уже играло свой победный марш на зо­лотых трубах сияющих лучей. И не было твари на зем­ле, в ликующем сердце которой не отзывались бы эти звуки радости и счастья. И не было птицы в небе, не отдавшей своего чистого голоса утренней песне жизни.

Человек полз навстречу солнцу. Сжимая в руке ок­ровавленный меч, он полз, взирая на светило широко открытыми глазами, ослепнув от яркого света и обре­тя совсем новое зрение. Он видел цвета своей побе­ды, что будут дарованы ему навсегда.

Он полз, оставляя за своей спиной беснующегося, но уже обреченного зверя.

Он полз, провожаемый взглядом хмурого всадни­ка, унося в руке его меч как залог неминуемой гряду­щей встречи...