ТЕОРИЯ И ИГРА БЕСА

… Я попытаюсь рассказать вам о скрытом духе нашей скорбной Испании. Кто живет на этой шкуре быка, распростертой между Хукаром, Гуадалете, Силем и Писуэргой (не стоит называть реки тех мест, где Ла Плата вздымает волны цвета львиной гривы), тот часто слышит слова: «В этом есть бес». Великий артист из Андалузии, Мануэль Торрес, говорил одному певцу: «У тебя есть голос, ты владеешь разными стилями, но никогда не добьешься успеха, потому что в тебе нет беса». И он же, услышав «Ноктюрн Хенера-лифе» в исполнении самого де Фальи, высказал блестящую мысль: «В черных звуках всегда есть бес». Вот величайшая из всех истин. Черные звуки - это тайна, это корчи, уходящие и почву, в знакомую всем нам и в то же время неведомую стихию, откуда приходит к нам самая суть искусства. «Черные звуки»,- сказал народный певец Испании, и его слова напоминают фразу Гёте, который, говоря о Паганини, дал определение беса: «Таинственная сила, которую все чувствуют, но ни один философ не может объяснить». Итак, бес—это сила, но не деятельность, борьба, но не мысль. Я не хочу, чтобы вы спутали моего беса с теологическим бесом сомнения, в которого Лютер с вакхической страстью запустил чернильницей в Нюрнберге, или с католическим дьяволом—бездарным разрушителем, который превращался в собаку, чтобы проникнуть в монастырь; или с говорящей обезьяной, которую водил с собой по лесам Андалузии сервантесовский бродяга в комедии ревности. Нет. Мой бес, темный и трепетный, ведет свою родословную от веселого демона — яркого, как мрамор и соль, запальчиво оцарапавшего Сократа, когда тот принимал яд цикуты; и от меланхоличного, маленького, как зеленый миндаль, демона, который уводил уставшего от прямых и окружностей Декарта слушать на каналах песни пьяных матросов. Любой человек - любой художник, как сказал бы Ницше, - взбирается по лестнице совершенства, борясь с бесом. Не с ангелом и не с музой, а с бесом. Необходимо отметить это различие, без которого нельзя понять корни творчества. Ангел ведет и озаряет, как св. Рафаил; защищает и охраняет, как св. Михаил, и предупреждает, как св. Гавриил. Ослепителен ангел, но он парит над головой человека, он где-то вверху, он изливает свою благодать, и человек без всяких усилий создает произведение, выражает любовь или исполняет танец. Ангел, явившийся на дороге в Дамаск, и тот, что проник через балконную решетку в Ассизи, и тот, что сопровождал Генриха Сузо, приказывает - и нет сил сопротивляться его велению, ибо каждый взмах его стальных крыльев - это предопределение. Муза диктует художнику, иногда подсказывает. Она мало что может, ибо уже далека от нас и так утомлена (я сам видел ее два раза), что мне пришлось вложить в нее мраморное сердце. Поэты, вдохновляемые музой, слышат голоса, но не знают откуда, а это голоса музы, которая их воодушевляет, но иногда и пожирает. Так было с Аполлинером, великим поэтом, сломленным зловещей музой, которая изображена рядом с ним на портрете кистью божественного и ангелического Руссо. Муза пробуждает разум, воздвигает колонны и приносит фальшивый привкус лавра; между тем, зачастую разум - враг поэзии: он слишком склонен к подражанию, он поднимает поэта на шаткий трон, и тот забывает, что его вдруг могут съесть муравьи, что на голову ему может свалиться огромная ядовитая саранча, с которой не справиться музам, обитающим в моноклях или в нежных лаковых розах маленьких салонов. Ангел и муза приходят извне. Ангел дарует свет, муза - форму. Позолоченный хлеб, складки туники: поэт заучивает правила в своей лавровой рощице. Напротив, беса надо будить, он дремлет в тайниках крови. Отбросим ангела, прогоним музу, хватит робеть перед ароматом фиалок, характерным для поэзии XVIII века, и перед огромным телескопом, в чьих зеркалах спит чахлая от ограничений муза. Настоящая битва будет с бесом. Известны пути для ищущих бога: от изуверского отшельничества до тончайших приемов мистиков. Св. Тереза искала бога в башне, а св. Хуан де ла Крус - на трех дорогах. И даже если нам придется воскликнуть голосом Исайи: «Воистину ты бог сокровенный!» - в конце концов, господь пошлет ищущему огненные свои стрелы. Но нет карты и нет науки, как найти беса. Известно только, что он, как толченое стекло, сжигает кровь; что он изматывает артиста; что он отвергает заученную, приятную сердцу геометрию; что он нарушает все стили; что он заставил Гойю, непревзойденного мастера серых и серебристо-розовых тонов в духе лучшей английской живописи, писать коленями и кулаками, размазывая безобразные краски цвета вара; что он раздел догола Моссна Спито Вердагера на холодном ветру Пиренеев; что он повел Хорхе Манрике ждать смерти на пустошах Оканьи... Великие артисты южной Испании, цыгане и андалузцы, знают, что невозможно выразить никакое чувство в песне, танце или игре, если не придет бес. Обманывая людей, они могут изобразить присутствие беса так же, как обманывают каждый день публику музыканты, художники и портные от литературы, никогда не знавшие беса. Но достаточно чуть-чуть приглядеться и стряхнуть с себя равнодушие, чтобы раскрыть обман и прогнать этих пошлых ремесленников. Явление беса всегда означает ломку старых форм, неслыханную свежесть и полноту чувства, как будто раскрылась роза или свершилось чудо, - это вызывает почти религиозный восторг. У арабов явление беса в музыке, танце, песне или элегии приветствуют страстными выкриками: «Алла! Алла!»— «Бог! Бог!» Почти такими же, как на корриде: «Оле! Оле!» — и, быть может, это одно и то же. А в песнях южной Испании появление беса в песне встречают криком: «Жив господь!»—это возглас из глубины души, человечный, любовный, всеми пятью чувствами, всем существом своим человек обращается к господу, и благодаря бесовскому преображению голоса и тела танцовщицы достигается истинно поэтическое бегство от действительности. Разумеется, когда бегство удается, все ощущают его последствия: посвященный видит, как стиль торжествует над убогим материалом, непосвященный узнает подлинное чувство. Много лет назад на конкурсе танца в Хересе де ла Фронтера премия досталась не красивым девушкам со станом гибким, как струйка воды, а восьмидесятилетней старухе только за то, что она поднимала руки, встряхивала головой и притопывала по подмосткам. Среди муз и ангелов, собравшихся на состязание, среди прелестных фигур и прелестных улыбок должен был выиграть и выиграл этот полумертвый бес, волочивший по земле ржавые концы своих крыльев. Бес способен появиться в любом искусстве, но самое широкое поле для него, и это естественно, в танце, в музыке и в устной поэзии, потому что в этих искусствах необходимо присутствие живого человека, исполнителя, ведь их формы постоянно рождаются и умирают, контуры оживают только в настоящем мгновении. Часто бес композитора переходит к исполнителю, но порой, когда композитор или поэт лишены беса, тогда бес исполнителя - что очень интересно - создает новое чудо в искусстве, только внешне похожее на первоначальную форму. Так было с Элеонорой Дузе: одержимая бесом, она искала бездарные пьесы, чтобы добиться в них триумфа благодаря собственным силам; так было, как объясняет Гёте, с Паганини, который умел извлекать глубочайшие мелодии из совершенно заурядных пьес; так было с прелестной девушкой из Пуэрто де Санта Мария: я видел, как она танцевала и пела пошлую итальянскую песенку «О Мари», но с таким ритмом, паузами и силой, что итальянская побрякушка превратилась в змею из чистого золота. Всем им удавалось найти нечто такое, ничего общего не имевшее с подлинником: они вливали в пустые тела произведений горячую кровь и мысль. Каждое искусство и даже каждая страна могут иметь беса, ангела и музу; и если Германия, кроме некоторых исключений, владеет музой, а Италия - ангелом, то Испания во все времена одержима бесом, потому что Испания уже тысячу лет - страна музыки и танца, страна, где бес на заре выжимает лимоны, потому что это страна смерти, страна, открытая смерти. Во всех странах смерть означает конец. Она приходит - и занавес падает. А в Испании нет. В Испании занавес только тогда и поднимается. Множество людей живут в Испании, словно запертые в четырех стенах до самой смерти, лишь тогда их вытаскивают на солнце. Мертвец в Испании - более живой, чем мертвец в любом другом месте земного шара: его профиль ранит, как лезвие бритвы. Шутки о смерти и молчаливое ее созерцание привычны испанцам. Когда муза видит приближающуюся смерть, она затворяет дверь или воздвигает колонну или ставит урну, где восковой рукой чертит эпитафию. Когда ангел видит приближающуюся смерть, он начинает медленно кружить в воздухе и ткать из ледяных и нежных, как нарциссы, слез элегию. И, напротив, бес вообще не приходит, если не видит поблизости смерти, если знает, что ему не придется кружить у ее дома, если не уверен, что сможет всколыхнуть те ростки в нашей душе, которым нет и не будет утешения. Идеей, звуком, жестом борется бес на краю пропасти в честной схватке с художником. Ангел и муза, держа скрипку и компас, спасаются бегством при виде смерти; бес же наносит рану, и в лечении этой никогда не закрывающейся раны заложено необычное и чудесное изобретение художника. От присутствия беса рождается магическая сила стихов; оно необходимо, чтобы крестить черной водой всех, кто читает или слушает их, ибо бес помогает любить, понимать, а главное – быть любимым, быть понятым. Эта борьба за выразительность и за понимание выраженного в поэзии иногда смертельна. Бес любит край пропасти, любит ранить, его влечет туда, где формы расплавляются в стремлении более высоком, чем их видимое выражение. В Испании (как и в странах Востока, где танец - религиозное действо) бес безраздельно господствует над телами танцовщиц, над горлом певцов, и во всей литургии корриды, этой подлинной религиозной драмы, в которой так же, как в мессе, творится жертвоприношение и поклонение некоему богу.
Как будто вся сила беса, доставшегося нам от классической древности, взрывается на бое быков, высоком празднестве, отражающем величие чувств, культуру и тонкую чувствительность нашего народа, когда в человеке открывается вершина его гнева, горечи и плача. В испанском танце, или в бое быков никто не ищет развлечения: бес, поставив драму живого тела, позаботился, чтобы мы страдали, он же подготовил и лестницу для бегства из окружающей действительности. Бес вздымает тело танцовщицы, как ветер вздымает песок. Магическая сила беса поражает девушку лунатизмом, награждает юношеским пылом дряхлого старика, побирающегося по винным лавкам, приносит в чьих-то волосах запах ночного порта и всегда может придать рукам изумительную выразительность, которая во все времена была матерью танца. Но повторение невозможно, и это очень интересно. Бес не повторяется, как неповторимы волны бушующего моря. Наиболее впечатляюще явление беса в бое быков: он должен здесь бороться, с одной стороны, со смертью, которая может вообще его уничтожить; с другой стороны, его ждет борьба с геометрией, с расчетом, в котором основа основ этого действа. У быка своя орбита, у тореро - своя, и между этими двумя орбитами находится точка смерти, где достигает апогея грозная игра. Тореро, пугающий публику рискованными приемами, не бьется с быком, но занимается нелепым делом, доступным каждому человеку: он играет жизнью. Напротив, тореро, уязвленный бесом, дает урок пифагорейской музыки и заставляет нас забыть, что ежеминутно бросает свое сердце на рога быка. Испания - единственная страна, где смерть стала национальным зрелищем, где она звуками рожков приветствует наступление весны; в испанском искусстве всегда царит остроумный бес, чья зловещая изобретательность наложила отпечаток на все творения…                                         Дамы и господа!
Я воздвиг перед вами три арки и неуклюжей рукой поставил на них музу, ангела и беса. Спокойно стоит муза; ее туника ниспадает мелкими складками, коровьи глаза устремлены на Помпею, огромный нос учетверен - так написал музу ее большой приятель Пикассо. Ангел колышет волосы Антонелло да Мессина, тунику Липпи и скрипку Массолино или Руссо. Бес... Но где же бес?! Сквозь пустую арку дует упорный ветер мысли, он несется над головами мертвецов в поисках новых пейзажей и неведомых звуков, он приносит запах детской слюны, скошенной травы, студенистой медузы и непрестанно возвещает о крещении только что созданных творений….

Я люблю человеческий голос
Одинокий человеческий голос,
Измученный любовью
и вознесенный над гибельной
землею.
Голос должен высвободиться из гармонии мира
и хора природы
ради своей одинокой ноты.

               Перекресток

Восточный ветер.

Фонарь и дождь.

И прямо в сердце-
нож.

Улица-

дрожь

натянутого

провода,

дрожь

огромного овода

Со всех сторон,

куда ни пойдешь,

прямо в сердце

нож.

      Ночь

Светляк и фонарик,

свеча и лампада...

Окно золотистое

в сумерках сада

колышет

крестов силуэты.

Светляк и фонарик,

свеча и лампада.

Созвездье

севильской саэты.

                Рассвет

Певцы саэт,
вы слепы,
как любовь.
В ночи зеленой
стрелами саэт
пробит каленый
ирисовый след.
Уходит месяц
парусом косым.
Полны колчаны
утренней росы.
Но слепы лучники-
ах,слепы,
как любовь!

   Memento

Когда умру,

схороните меня с гитарой

в речном песке.

Когда умру...

в апельсиновой роще старой,

в любом цветке.

Когда умру,

буду флюгером я на крыше,

на ветру.

Тише ...

когда умру!

        Есть души, где скрыты...

Есть души, где скрыты
увядшие зори,
и синие звезды,
и времени листья;
есть души, где прячутся древние тени,
гул прошлых страданий
и сновидений.
Есть души другие:
в них призраки страсти
живут. И червивы
плоды, И в ненастье
там слышится эхо
сожженного крика,
который пролился,
как темные струи,
не помня о стонах
и поцелуях.
Души моей зрелость
давно уже знает,
что смутная тайна
мой дух разрушает.
И юности камни,
изъедены снами,
на дно размышления
падают сами.
"Далек ты от бога",-
твердит каждый камень.

           Последняя песня

                 Ночь на пороге.

По наковальне потемок
месяц рассыпался звоном.

                   Ночь на пороге.

Сад растворился в напеве,
в отзвуке слов монотонном.

                   Ночь на пороге.

Если бы встала ты тенью,
словно туман на поляне...

                  Ночь на пороге,

...знала бы,  как я тоскую
в сумерках под тополями.

Под тополями, подруга.
   Под тополями.

      Город

Извечный гул сосновый
стоит над городком,
но сами эти сосны
давно на дне морском.
Свистят в округе стрелы,
и войско при щитах,
но битва заблудилась
а коралловых кустах.
И только отголоски
лесные сберегло
морского небосвода
волнистое стекло.

Схематический ноктюрн

Мята, змея, полуночь.
Запах, шуршанье, тени
Ветер, земля, сиротство.
(Лунные три ступени)

" Истинная поэзия- это любовь,
мужество и жертва."

            Ф. Гарсия Лорка.

    на главную страницу